Послание президента Федеральному собранию, 15 января 2020 года. Фото: Kremlin.ru
Кризисное время обнажает скромные размеры и возможности российского государства
Каждый день мы узнаем много нового о чрезвычайных положениях: где-то объявляют 16-часовой комендантский час (Албания), а где-то отменяют выборы на время действия чрезвычайных полномочий, никак не ограничивая это время (Венгрия). И практически всюду правительства облегчают себе доступ к деньгам из государственных бюджетов.
Разделение властей, подотчетность политиков обществу, часть гражданских прав и свобод временно отменяются – и протестов не слышно. Чрезвычайное положение нарушает действующий правопорядок, но в своей экстраординарности оно имеет смысл именно на фоне «ординарности» ограниченной власти. Именно по контрасту с обычными ограничениями правитель наделяется диктаторскими полномочиями. Задача диктатора – совершать политически невозможное, то есть творить политические чудеса, но в течение конкретного срока.
Представления о диктаторской власти сформировались в республиканском Риме. В случае военной или другой угрозы, касавшейся всего государства, сенат мог принять решение приостановить действие полномочий консулов и большинства магистратов и передать власть одному, специально назначенному человеку на срок до шести месяцев.
Сегодняшние правила похожи на те: во-первых, чтобы чрезвычайное положение было легитимным, причина его введения должна касаться всего общества, а не одного какого-то слоя или политической фракции. И, во-вторых, режим ЧС должен быть временным. Эти принципы записаны во множестве национальных конституций, в Европейской конвенции о правах человека и других документах. Правда, диктатором в современных режимах как правило становится не новый человек, а действующий глава государства.
Многие страны выделяют своим системам здравоохранения, гражданам, теряющим работу, и бизнесу суммы, в десятки раз большие, чем российское государство. У Москвы есть ресурсы: к началу марта ликвидные активы федеральных властей, регионов и внебюджетных фондов превышали 16% ВВП (17,7 трлн рублей, по подсчетам РБК).
Но Кремль, вроде бы всегда готовый к введению чрезвычайных ситуаций, именно сейчас не торопится и подчеркивает свою приверженность бюджетному правилу и «мирной» законности. Оттягивание решения о ЧС обнажает подлинные, теологические основы российской политической системы.
Многие российские правители – и особенно нынешний – стремятся демонстрировать сверхъестественные способности, то есть умение менять нормальный ход вещей. Российский президент всегда имеет доступ к любым инструментам применения силы, к любым административным и бюджетным ресурсам. Он может начать войну или остановить войну. Может поддержать одного героя (дать ему госзаказ) и лишить поддержки другого (лишить госзаказа). Он может исцелять (принимать решение о медицинской помощи во время «прямых линий»). Может творить из ничего: сделать так, чтобы дом, мост или дорога появились там, где их не было – и при нормальном течении событий, то есть при соблюдении писаных законов, быть не могло.
Кабинет министров, между тем, состоит из так называемых технократов. В нашей ситуации технократы – это аналог смертных, поскольку о чрезвычайных решениях правителя они узнают из телевизионных новостей. После того как решение принято, – война начата, международные договоры нарушены, деньги потрачены, – смертные министры принимаются ликвидировать последствия чрезвычайного решения богов. В этом еще одна особенность российской политики. Чрезвычайная власть здесь не сменяет «обычную» на некоторое время, а сосуществует с ней. Боги нависают над смертными, не давая забыть, что любые планы и программы развития, задуманные людьми, всегда могут быть нарушены.
В ситуации кризиса любая власть, независимо от типа режима, стремится получить особые полномочия и, пользуясь исключительностью ситуации, избежать обвинений в злоупотреблениях. Там, где государства обычно не видно и не слышно, оно при чрезвычайных ситуациях вдруг обнаруживается. На государство резко повышается спрос и оно стремится доказать, что существует, что способно быть жестким полицейским и может открывать для себя и граждан доступ к неприкосновенным запасам.
Российское государство занимается тем же, но в мирное время. Чтобы доказать всем свое существование, чтобы получить право быть жестким полицейским, чтобы сохранять для себя доступ к неприкосновенным запасам, российское государство опирается на свою внутреннюю чрезвычайность. Оно включает «состояние осады» не на отдельные промежутки времени, а поддерживает, точнее симулирует его в постоянном, вялотекущем режиме. В изображении государственных пропагандистов, которые, по сути, являются в России политической «церковью», враг всегда у ворот. Их «литургия» состоит в том, чтобы демонстрировать публике «суверенность» президента – ту, которая, по Карлу Шмитту, нужна, чтобы объявлять решение о чрезвычайном положении (см. «Политическую теологию» Шмитта).
Но сейчас, когда доступ к чрезвычайным ресурсам действительно нужен, Кремль медлит и первым делом защищает себя. Парадоксальным образом, включение режима ЧС в российском случае не развязало бы институту президента руки (они и так развязаны) и не сняло бы с него часть ответственности (он и так ее не несет, она лежит на смертных чиновниках), а повысило бы спрос с Владимира Путина. Пришлось бы демонстрировать скрытые возможности, разворачивать ресурсы, как это делают другие государства. Кризисное время обнажает скромные размеры и возможности российского государства, которое в обычное время стремится казаться больше, чем оно есть – за счет надувания щек.
Очевидно, так видит ситуацию и сам Кремль и потому режим чрезвычайности официально не вводит. ЧС – еще и вопрос бюджетных денег и средств из резервных фондов. Введя чрезвычайный режим, государству пришлось бы иметь дело со ссылками на форс-мажор, помогать терпящему бедствие бизнесу и распечатывать резервы. Вместо этого государство, похоже, использует кризисное время, чтобы еще больше ограничить источники человеческой независимости.
Начатая в январе операция по переписыванию российской Конституции поначалу напоминала шаги к тому, чтобы несколько ограничить исполнительную власть и тем самым облегчить ее передачу преемникам в будущем. Но, как выяснилось, поправки Путина в Конституцию были призваны еще больше укрепить чрезвычайные полномочия главы государства и, по сути, сделать фигуру национального лидера частью основного закона, что оттеняется декоративным упоминанием в тексте поправок «веры в бога». Чрезвычайных полномочий у Кремля теперь сколько угодно, но чрезвычайных возможностей это государству не прибавило.
Максим Трудолюбов
8 АПРЕЛЯ 2020
Journal information